|
По следам анонса: неизвестный брежнев
Штрихи к портрету
Днепропетровский журналист Геннадий Цурканов много лет собирает материалы для книги о земляках, достигших вершин власти.
В феврале нынешнего года «Днепр вечерний» в канун 11-й годовщины трагического ухода из жизни бывшего руководителя Украины В.В. Щербицкого напечатал очерк Г. Цурканова «Он хотел добра людям», вызвавший большой читательский интерес.
В продолжение этой темы мы публикуем из задуманной автором документально-художественной серии рассказ ещё об одной незаурядной личности – Леониде Ильиче Брежневе, которому 19 декабря исполнилось бы 95 лет.
Поскольку в газетной публикации «по поводу» просто невозможно (да и стоит ли?) дать полный анализ жизни и деятельности этой неоднозначной политической фигуры, автор вполне оправданно ограничивается «штрихами к портрету». Они любопытны, прежде всего, тем, что открывают до сих пор мало или совсем неизвестные факты и подробности, связанные с именем человека, 18 лет стоявшего во главе могущественного Союза ССР.
* * *
ОТ АВТОРА
Идеальных правителей мир не знает. Настоящая власть, а она бывает только такой, когда единолична, просто несовместима с присутствием у её избранника лишь одних добродетелей. И даже если человек от рождения исключительно порядочен и честен, добр и отзывчив, то эти качества неузнаваемо трансформируются на тернистом пути к облюбованной им вершине. А уж когда он водружает себя на её пике, словно победоносный стяг, от них уже и вовсе мало что остаётся.
Сущность деяний любого властителя на протяжении его жизни замечательно передал скульптор Эрнст Неизвестный. В созданном им памятнике Никите Хрущёву он запечатлел его образ закованным в цепи из светлых и тёмных звеньев. Такой же монумент вместо безликого бюста на мавзолейной аллее можно было бы поставить и преемнику Хрущёва на высочайшем посту главы сверхдержавы – Леониду Брежневу.
Преследования инакомыслящих, ввод танков на улицы Праги, вторжение в Афганистан, застой в экономике и общественной мысли – это всё он, Брежнев. Но и введение пятидневной рабочей недели, объявление 9 Мая всенародным праздником, заметное повышение уровня жизни в стране, достижения в космосе, международная разрядка – тоже он.
После смерти Брежнева, особенно в период пресловутой перестройки – эпоху коллективного прозрения и чудовищных ошибок – проявилась явная тенденция упоминать о нём исключительно с негативной стороны, мол, малообразованный, хваткий, коварный, мастер интриг и застолий, законченный маразматик, до последнего цепляющийся за власть. Этим бросается заволакивающая, неверная тень не только на него, но и на большой кусок жизни страны, в которой мы жили и которой больше нет.
Живя сегодня в независимом свободном государстве, пора уже на свою недавнюю историю смотреть незашоренным взглядом. Что было – то было. Такова жизнь…
МОСКВА, КРЕМЛЬ, 1979 ГОД
По пятницам, как правило, во второй половине дня он уезжал на отдых и охоту в далёкое угодье Завидово. От углового порожка здания Совета министров, на третьем этаже которого был его кабинет, до лесного раздолья было ровно 150 километров – он сам как-то проверил по спидометру. В Москву обычно возвращался в воскресение, бывало, и во вторник – особенно в это знойное и душное лето семьдесят девятого. Дышалось тяжело даже при открытых, вопреки возражениям охраны, окнах во внутренний кремлёвский двор. Кондиционер он не жаловал, тот какой-то не живой воздух гонит, да и простуду подхватить можно. Благо дело – Завидово…
В Кремле и в ЦК на Старой площади никуда не денутся, пусть работают. Сами же на политбюро отписали ему такую «вольную», щадящим режимом называемую. А его не проведёшь, он отлично видит всю подоплёку этой, с позволения сказать, товарищеской заботы об убывающем здоровье генерального секретаря. Все они, кроме, пожалуй, Кости Черненко, только о себе и о своём благополучии бдят, пытаясь подольше удержаться в кремлёвских кабинетах-палатах, чтобы отсюда – только вперёд ногами. Смерти ему, конечно, никто из них не желает, она им просто не выгодна. А то, что он явно сдаёт, чаще стал впадать в депрессию – это им только на руку, меньше спрос и контроль. С другой стороны, конечно, их можно и понять: как и он, уже вошли в старость и лишиться привычной власти – всё одно, что отдать себя на заклание.
И всё же зря он уступил им тогда, в апреле. А ведь был твёрд в своём решении, когда сказал своему верному оруженосцу-порученцу генералу Алексею Рябенко, которому поверял все свои тайны уже три десятка лет: «Устал, пора на отдых». Генерал по военному чётко отреагировал, что немедленно отдаст команду готовиться на юг. Но тут же осёкся, услышав неожиданное уточнение, мол, не понял ты, нам пора уходить в отставку. Так и сказал: нам.
- Позвони Черненко, пусть соберёт на завтра политбюро – и покончим с этим.
Те, враз обеспокоенные, не замедлили явиться и с ужасом услышали из уст Самого заявление о выходе на пенсию. Что тут началось! Знал же, знал цену им и словам их, но после бурного и льстивого протеста на сердце словно елей разлился – вот и не устоял. Слаб человек – это, безусловно.
- Да, зря поддался, - сожалеюще подытожил Брежнев неожиданно для себя вслух и неприятно поразился невнятности своей же речи. Огляделся вокруг, хорошо, что в кабинете никого нет.
Беда с этим произношением. Сколько насмешек и злых анекдотов напридумывали в стране и за границей, изгаляясь над таким дефектом. Верные люди сообщили, что специально распространяются слухи, мол, нелады с дикцией – результат перенесенных из-за неуёмного потребления алкоголя инфарктов и инсультов. А правды в этом – ни на грош. На самом деле его только однажды хватил инфаркт, да и то давно, в 1957 году, когда был Первым в Молдавии. И никаких израильских и американских стимуляторов ему не вшивали, главный кремлёвский лекарь Чазов под присягой подтвердить может. А что до спиртного, то после того, как врачи в начале семидесятых предупредили, что свою цистерну он уже выпил и если хочет жить – пора завязывать, практически не потребляет. А вот когда ещё позволял контроль над собой никогда не терял, наоборот, его тянуло на задушевные разговоры и лирику. Потому-то одним из его тостов был: «Давайте выпьем за Сергея Есенина, стихи которого я люблю больше себя». Часами мог читать стихи любимого поэта наизусть. Теперь же на официальных приёмах перед ним ставят бутылку из-под коньяка, наполненную не густо заваренным чаем. На товарищеских посиделках Саша Рябенко обычно достаёт из кожаного футляра старинную гранёную рюмку на 75 граммов, за пределы которой генеральный никогда не выходит. А разговоры не прекращаются. Оно, конечно, на всякий роток не накинешь платок, но всё равно обидно – ибо несправедливо.
Что же касается хромающего произношения, то всё дело лишь в злополучной челюсти, которая порою предательски высовывается как комодный ящик. Не будешь же каждому рассказывать подноготную своей зубной эпопеи. Знают о ней те, кому положено.
Зубами Леонид страдал вместе с братом Яковом сызмальства. Сколько бессонных ночей провела мать, прикладывая к больным зубам своих неспокойных пацанят керосин – единственное доступное в то время лечебное средство. И, что интересно, помогало. Правда, только на время. Потому-то ещё в молодые годы пришлось заменить большинство собственных зубов на металлические. Ох, и намаялся с ними пока, где-то году в сороковом известный днепропетровский зубник, еврей-золотые руки, не поставил ему удобные протезы. Таких не было ни до, ни после. Мастер гарантировал, что на всю жизнь. Но вмешалась война. Осколком от немецкого снаряда полковнику Брежневу целиком выбило челюсть. После этого, что ни делал, болезненно дребезжащий тембр не исчезал. Добрый, старинный друг, ещё по довоенным встречам в Днепропетровске, а потом и на фронте, великий артист Аркадий Райкин свёл его со знаменитой целительницей Джуной. Её таинственные пассы принесли лишь временное облегчение. После этого Чазов привёл к нему профессора из Западной Германии – европейское светило. «Это правильно, что немца привлёк. Они мне челюсть повредили, пусть теперь и исправляют». Но и германец не помог.
… В этот солнечный сентябрьский день Брежнев после обеда почему-то задержался с отмашкой на отъезд в Завидово. Накопились дела государственные и личные, да и пессимистические мысли по поводу бренности человеческой существования одолели вконец. К тому же час назад позвонила Галина, дочь сложная, но любимая, если сказать честно – в отца пошла больше, чем сын Юра. Галя не захотела почему-то заскочить к нему в Кремль, а попросила перед охотой завернуть в их квартиру на Кутузовском проспекте, мол, есть разговор.
Может, опять со своими любовями влипла в какую-то очередную историю, сокрушённо покачал гривастой головой генеральный. Нет с Галей покоя, безудержная девка, ну просто, как он в молодости. Было время, он тоже часто был любим и сам любил многих горячо и страстно. Был статным красавцем, острым на язык, юморным и весёлым. Умел быть по-своему благородным, что свойственно далеко не многим мужчинам при высокой власти. Особо верных своих подруг не забыл, даже перебравшись в столицу. Одним постоянно помогал на расстоянии, других вытянул в Москву, но уже не для встреч. Кому просто помог выстроить карьеру, кому решить квартирный вопрос, а одной учёной даме даже поспособствовал удачно выйти замуж за высокого чина из своей охраны. «Как и Марксу, мне ничто человеческое не чуждо», - с открытой улыбкой любил повторять в кругу друзей. Он вообще, отличался большой добротой к людям. Как-то после охоты на кабана сказал Александру Рябенко: «А ведь я на том свете я буду птичкой, а не диким кабаном. Птичка, она добрая…»
Хотя, конечно, многие его добротой злоупотребляют. Вот и Галина тоже добрая, но она у неё, эта доброта, с какой-то сумасбродинкой. То непутёвых мужиков привечает и щедро одаривает, то поит-кормит деликатесами да одевает своих подруг во всё заграничное, а ты, отец, молча помогай деньгами. Вот ещё, проблема, говорят, стала Галина спиртным баловаться – этому надо вовремя положить конец. Не дай Бог, будет как с сыном Юрой. Тот, хоть и заместитель министра внешней торговли, а пьёт, как сапожник. Да, нелегко с детьми, а всё потому, что никогда не было на них времени: работа, война и опять занятость с утра до ночи. А мать женщина слабая, она больше по хозяйству.
Незаметно подкрался вечер. В Завидово Брежнев так и не поехал, а домой не хотелось. Медленно подошёл к окну. В лёгких сумерках Кремль выглядел сказочно красивым и таинственным. Поймал себя на мысли, что так и не привык к Кремлю. От того и в Завидово вырывается при первой возможности. Только там может побыть самим собой, предаться воспоминаниям, которые в последнее время накатывают на него всё чаще. Поджимают годы, тает здоровье.
- Больше тянуть нельзя, надо прямо сейчас позвонить в Днепропетровск, - решился и попросил (он никогда не приказывал) дежурного по приёмной разыскать первого секретаря днепропетровского обкома партии Евгения Качаловского.
В последнее время на места он звонил не так часто, как прежде, но разговор всегда начинал с привычной для всех фразы: «Здравствуй. Знаешь, хочу с тобой посоветоваться…» На этот раз в трубке, которую бережно подняли за тысячу километров от Москвы, послышалось совсем другое: «Привет, земляк. Решил побывать дома. Примешь?»
- О чём вы говорите, дорогой Леонид Ильич! Счастливы будем вас видеть на родной земле!
ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ
Появившийся в проёме правительственного ИЛ-18 Леонид Брежнев издали совсем не напоминал вконец разбитого недугами старца. Несмотря на то, что был конец сентября, день в Днепропетровске выдался солнечный и ясный. Как только Брежнев ступил на расстеленную на лётном поле ковровую дорожку, стоявший рядом с прилетевшим днём раньше руководителем Украины Владимиром Щербицким «хозяин» области Е.В. Качаловский громко и радостно произнёс:
- Леонид Ильич, вы только посмотрите, какую прекрасную погоду мы организовали для вашей встречи!
Не замешкавшись ни на секунду, Брежнев шутливо парировал:
- Они, понимаешь ли, организовали, как бы не так – это я вам её из Москвы привёз.
Кавалькада машин направилась в город и начались праздничные будни под названием «Пребывание первого Лица на родине». Кортеж останавливался у диарамы «Битва за Днепр», недавно реконструированного театра имени Шевченко, у нового здания обкома. У недавно построенного летнего театра в парке имени Шевченко референт Брежнева обаятельная Галина Дорошина вдруг взволновано шепнула личному врачу генсека Михаилу Косареву: «Немедленно распорядись сделать перерыв, не видишь, он еле на ногах стоит».
И, действительно, пот крупными каплями струился по морщинистому, одутловатому лицу Леонида Ильича, стеклянные, неживые глаза производили гнетущие впечатление. Осчастливленные приездом дорогого гостя местные начальники, казалось, не замечали этого и тараторили без умолку. А Брежнев уже практически ничего не слышал, тяжело опираясь на руку Александра Рябенко.
Для отдыха Брежневу был выделен вылизанный до блеска гостевой особняк по улице Ворошилова, 15. Среди местной и наезжавшей в город партийно-государственной элиты это строение проходило под кодовым названием «домик». Ближе к вечеру мне, тогдашнему корреспонденты ТАСС, пришлось под цепкими и пристальными взглядами охраны «вторгнуться» в покои генерального секретаря.
В сопровождении одного из московских офицеров «девятки», то есть, управления КГБ СССР, обеспечивающего безопасность высших руководителей страны, я вошёл в гостиную, где был встречен скромно, но со вкусом одетой черноволосой красавицей-референтом Галиной Дорошиной. Получив инструкции, оказался в следующей просторной комнате. Расслабленный Брежнев утопал в глубоком кресле. Светлая рубашка с коротким рукавом буквально болталась на его худом по сравнению с костюмным обликом теле. Галстук и пиджак с накладными плечами были небрежно брошены на диван. Брежнев был в носках, у ног стояли обыкновенные чёрные туфли с эластичными вставками вместо шнурков. Вместо ожидаемого волнения меня вдруг охватило чувство глубокой жалости к этому смертельно усталому человеку. Какая-то детская и одновременно глубокая старческая незащищённость проступила на его лице, когда он взглянул на посетителя. Затем чуть заметно кивнул, видимо, узнал, поскольку весь день я находился от него буквально в двух шагах.
- Леонид Ильич, представители зарубежной печати, которым не разрешили въезд в закрытый Днепропетровск, очень интересуются целью вашей, как они говорят, незапланированной поездки в Днепропетровск. Вы не могли бы высказаться по этому поводу, чтобы передать ваши слова по каналам ТАСС для заграницы?
- Ну, что же, можно сказать так. Как всякому человеку в возрасте, мне свойственна тяга к давно покинутым родным местам. Хочется увидеть дом, где жила вся наша дружная семья, повидать своих товарищей, тех, конечно, кто ещё жив. Думаю, это вполне понятное чувство. Не правда ли? Но поскольку по должности мне в рабочее время туристом кататься не положено, то я в Днепропетровске не гулял, посетил разные объекты, подписал несколько распоряжений, например, о строительстве в городе метрополитена. А завтра, в субботу, когда по Конституции выходной день, я, как и всякий советский гражданин, вправе провести его по личному усмотрению. Вот и поеду в Днепродзержинск, где прошли моё детство и юность, были сделаны первые трудовые шаги, получено образование. Как видишь, никаких секретов. Сформулируй, как там надо, но только простыми словами…
В Днепродзержинске у старого двухэтажного дома по улице Пелина, где некогда проживали Брежневы, было многолюдно. Шаркающей походкой Леонид Ильич направился к крыльцу, на котором замерли в счастливом ожидании новые жильцы – от мала до велика. Кстати, дом Брежнева специально не подкрашивали к встрече дорогого гостя, дорогу не асфальтировали, новую мебель жильцам не завозили. Живущая в бывшей небольшой квартире семьи генсека Надежда Петровна Грецкая спустя много лет рассказывает:
- Зашли Леонид Ильич, Щербицкий и корреспондент. Я по своей инициативе на рынке купила букет цветов и поставила на кухне. Брежнев тогда был не здоров, передвигался тяжело, но смотрел доброжелательно. Говорит, мол, хорошо живёте, в наше время такой мебели не было. И тут же начал перечислять какая была и где стояла: здесь – кровать металлическая, а вот там сундук, в углу этажерка с книгами. А потом мы вышли во двор, собрались соседи и мы все вместе с ним сфотографировались. Карточки бережём…
Один из жильцов пенсионного вида во время беседы во дворе задал Брежневу вопрос, вызвавший явное неудовольствие свиты:
- Леонид Ильич, а коммунизм будет?
Вопрошающего быстро затёрли в толпе и было непонятно, услышал ли эти слова Брежнев, поскольку он промолчал. Хотя, как пишет племянница генсека Любовь Брежнева однажды на аналогичный вопрос её отца, он, засмеявшись, ответил: «Ты это о чём, Яша? Какой коммунизм? Царя убили, церкви уничтожили, нужно же народу за какую-то идею зацепиться…»
ЗАГОВОР ПРОТИВ БРЕЖНЕВА?
После прощания с родными местами Леонид Брежнев, которому оставалось жить ещё более трёх лет, как бы тяжёл и плох не был, всё равно продолжал удивлять окружение своей, пусть даже и ограниченной работоспособностью. Он выступал на пленумах ЦК и различных совещаниях, совершал рабочие поездки, встречался с лидерами зарубежных стран. Он одновременно был и немощен и всемогущ.
Генеральный секретарь делал всё возможное, чтобы окружающих не шокировала его немощность, иногда даже пытался подшучивать над своим нездоровьем. Спустя полтора месяца после возвращения из Днепропетровска он с трудом выстоял 7 ноября на трибуне мавзолея. Когда тяжело и медленно спускался, сознание покинуло его и тело повисло на руках охранников. Довольно быстро придя в себя и еле выговаривая слова, он, тем не менее, через силу усмехнулся: «Не после всякого виража – в тираж, верно?»
Брежнев и здоровье – тема, не только набившая оскомину, но и весьма щекотливая. Пожалуй, только сейчас, имея на руках мемуарные записки и другие свидетельства авторитетных источников, можно сказать, что в определённый момент генерального секретаря не столько лечили, сколько залечивали. В этой связи называются три имени: одно – очень известное, другое – ведомо лишь посвящённым и третье – вообще неизвестное. Это глава КГБ, позднее секретарь ЦК КПСС Юрий Андропов, начальник «кремлёвской лечебки» Евгений Чазов и обыкновенная медсестра Ирина Коровякова.
Известный историк генерал Дмитрий Волкогонов на основании документов из архива коммунистического политбюро, утверждал, что Брежнев к концу правления утратил престиж и здоровье не без «помощи» снедаемого честолюбием» Андропова. Об этом же говорит и Любовь Брежнева, живущая ныне в США. Подоплёку существования такого своеобразного заговора раскрывает в документальной книге об Андропове «7 тайн генсека с Лубянки» Анатолий Семанов, в брежневские времена возглавлявший популярный журнал «Человек и закон».
Эти авторы уверены, что к середине семидесятых годов любимцу и протеже Брежнева Юрию Андропову удалось полностью установить контроль над деловой и личной жизнью генсека, умело сохраняя по отношению к нему все внешние признаки верноподданичества.
Основной стратегической целью Андропова была не лобовая атака на генсека. Его осада велась с двух сторон. Во-первых, изоляция от старых и преданных кадров, их разгром, публичная компрометация членов семьи. Во-вторых, усугубление болезненного состояния своего благодетеля. Первой жертвой искусно организованного навета стал главный помощник Георгий Цуканов, прошагавший с Брежневым до Москвы от самого Днепродзержинска. Затем путём сложнейшей интриги и кипы компромата был доведён до самоубийства 64-летний генерал армии Семён Цвигун – давний и близкий друг Брежнева, «государево око» в ведомстве Андропова, где он занимал должность первого заместителя председателя КГБ. Таким же способом была отодвинута в сторону другая опора Брежнева в не менее всесильном МВД – его министр Николай Щёлоков. Он тоже застрелился, лишённый звания и всех наград, но уже после смерти Брежнева.
Затем наступил черёд дочери Галины, которая своим поведением, увы, не раз давала повод к скандалам. Под различными предлогами были гласно арестованы её друзья, правда, не всегда жившие в ладу с законом. Среди них фаворит и оперный певец 29-летний Борис Буряце по прозвищу Цыган, затем директор Елисеевского гастронома Юрий Соколов, руководитель Союзгосцирка. Специально для зарубежных корреспондентов была организована «утечка информации» о якобы причастности дочери генерального к хищению бриллиантов у знаменитой дрессировщицы Ирины Бугримовой. Это, кстати, позже не подтвердилось, но в тот момент запущенная деза свою негативную роль сыграла сполна.
С подачи Андропова началась и шумная, неуместная кампания по «поднятию авторитета» угасающего Брежнева через его показ крупным планом по телевидению. Ежедневная «демонстрация» на экране одолеваемого недугами «вождя» только подрывала позиции генсека. Но другого и не требовалось.
Однако самый коварный ход был связан с лечением дряхлеющего Ильича. Всё началось с брежневской бессонницы, от которой тот никак не мог избавиться. Именно это стало предлогом для появления около генсека «роковой медсестры Н., влияние которой оказалось пагубным», напишет спустя девять лет после смерти генсека Евгений Чазов. Он утверждает, что никто из близкого окружения Брежнева не мог совладать с этой выскочкой. Лукавит уважаемый лейб-медик!
Ни один случайный, без доскональной проверки человек не мог быть допущен даже к дальним подходам к брежневской резиденции, не говоря уже о «святая святых» - его медицинскому персоналу. Такой человек мог появиться только с ведома КГБ и главного «кремлёвского врача» - того же Чазова.
К стареющему, но всё ещё неравнодушному к прекрасному полу Брежневу, отнюдь не случайно подвели именно Ирину Коровякову, ранее работавшую в обычной кремлёвской поликлинике для номенклатуры среднего пошиба. Выбор на неё пал не из-за какого-то редкого умения делать уколы и массаж, а только благодаря её удивительному сходству с фронтовой подругой Брежнева Тамарой, тоже медичкой. А знать о таких интимных подробностях почти сорокалетней давности, вернее, выведать их, могла только спецслужба.
Пользуясь своим влиянием на генсека, нагловатая Ирина за короткий срок освоилась настолько, что стала командовать им, покрикивать на его жену Викторию Петровну и близких. Явно не по своей инициативе эта хваткая медсестра, якобы спасая Брежнева от бессонницы, начала усиленно приучать его к наркотикам. Понятно, что доставать их, проносить и давать своему подшефному горстями она не могла по своей воле. Принимаемые во множестве таблетки разрушили прежде всего психику Брежнева. Иногда создавалось впечатление, что он всё-таки понимает, что с ним делают, но изменить ситуацию уже не в силах.
Сама же «роковая медсестра» за короткий срок получила трёхкомнатную квартиру в одном из домов ЦК КПСС, а её муж, простой армейский капитан, за несколько лет взлетел до генерала.
Когда же стало ясно, что эта одиозная фигура в белом халате свою задачу выполнила, её быстренько вывели из-под удара и направили на прежнее место работы. Ещё через некоторое время странная автокатастрофа унесла жизнь её мужа, который врезался на своей «Волге» в столб на Ленинском проспекте.
Осенью 1982 года уже было ясно, что дни Брежнева сочтены. Как вспоминает его личный охранник Владимир Медведев, он сам и его коллеги в душе молились: лишь бы это произошло не в мою смену.
На параде 7 ноября Брежнев пытался приветствовать демонстрантов, но рука выше плеча уже не поднималась. Тем не менее, он в тот день выехал в Завидово, однако «охотился» весьма своеобразно: сидел безоружный в машине и азартно следил за выстрелами своего охранника. Вечером 9 ноября в смену Медведева Леонид Ильич перебрался на ближнюю дачу «Заречье» и, не став по привычке смотреть программу «Время», ушёл спать. Утром охрана пошла его будить, но он не шевелился. Брежневу 40 минут делали искусственное дыхание, однако всё было уже бесполезно.
… Мне довелось попасть на Красную площадь спустя два часа после окончания похорон Брежнева у Кремлёвской стены. Едва часы на Спасской башне пробили три раза, как на здании Исторического музея начали спешно демонтировать огромный портрет усопшего. Рабочие не удержали один из фрагментов – изображение пяти звёзд на пиджаке – и он с грохотом рухнул на заснеженную брусчатку.
Так окончилась эпоха, полную оценку которой даст только время.
Геннадий Цурканов
Взгляды устремлены на реконструированный театр Т. Шевченко (второй справа – автор) |
|
comments powered by
|
Wait...
|
 |